Умит Тажкен
Приветствие пространства
В дом-музей М. Ауэзова в Алматы пришла она рано, ещё до начала рабочего дня; в маленьком дворике музея в ожидании работников присела на скамейку под старым орехом. Только что прошёл дождь. Полз мимо дождевой червь. А рядом рдела мелкими гроздьями волчья ягода.
Она вглядывалась в лицо каждого входящего в этот мир, на поворот, где в конце недлинной аллеи появлялись работники музея, чтобы ответить на их приветствие: а как же иначе, по-другому не могло и быть, здесь царствовал дух великого писателя, и эти люди все были немного ближе к этому пространству, чем она. Но они – молодые и старые, вдвоём и по одному, озабоченные чем-то, с пасмурными лицами, – склонив головы, словно бы не видя её, – проходили быстрым (шаркающим, бойко постукивающим каблучками или семенящим) шагом, скользя взглядом словно по-пустому. Молодая женщина лузгала на ходу семечки, а старуха рассказывала ей о ком-то, кто затаскивал давеча мешки с чем-то и наследил в коридоре. И никому не было дела до немолодой женщины, сидящей на скамейке на виду и несмело, ожидающе поглядывающей на них.
А, впрочем, будь я на их месте, поступила бы, может быть, так же, подумалось ей. До людей ли, если что-то не ладится или печёнка беспокоит, а впереди весь рабочий день? Для них это каждодневные будни, тогда как для неё, редко наведывающейся сюда, – событие. И опять же сантименты, некая завышенность ожиданий. Слаб человек! Внимания захотелось, усмехнулась она про себя.
Вдруг прямо у её ног гулко ударился о тротуарную плитку орех, восседавший в бурой кожуре, словно в раскрывшемся бутоне лотоса. Именно в этот момент суждено было ему окончательно созреть, упасть оземь и звонко треснуть в тишине.
О, вот и поздоровались с ней…
Четверо в комнате
Нестарый ещё мужчина уже отходил. У изголовья висела маленькая иконка Божией Матери, а у изножья сидела женщина. Время от времени в тёмную комнату с линялыми обоями заходили двое мужчин. В душном, пропитанном лекарствами помещении сразу же распространялся запах сигаретного дыма.
Мужчины растерянно поглядывали на своего друга, чьи тонкие черты лица напоминали лик Иисуса с полотен старых мастеров, подавленно молчали и вскоре выходили вновь. Женщина же оставалась сидеть, и когда больной начинал беспокоиться или постанывал, слегка массировала ему ноги (как попросил, уходя по каким-то срочным делам, его единственный сын, сам уже имевший детей, правда, от разведённой жены, которая, кстати, жила вместе с детьми в этой же четырёхкомнатной квартире «золотого квадрата»). А попросил он друзей отца посидеть здесь ещё накануне, объяснив, что тот очень плох, что у него судороги. В соседней же комнате стоял неясный шум, слышались приглушённые голоса – то были бывшая жена больного со своим новым мужем, кто-то ещё.
Женщина пыталась время от времени сотворить, как умела, короткую молитву, со страхом осознавая, что именно ей в любую минуту придётся столкнуться с тем, чего так опасались мужчины, без конца выходя из комнаты. Но стоило ей только начать, как шум или стук передвигаемой за стеной мебели прерывал её, или же ей просто становилось не по себе. И когда больной постанывал, она суетливо приподнимала край одеяла и обеими ладонями потирала ступни ног, избегая его взгляда – пристального и надолго останавливающегося на ней, и чувствовала себя виноватой в чём-то перед ним, может быть в том, что вот он уходит, а они остаются, что хотят поскорее вырваться из этой душной квартиры. Удивительно, но взгляд у него осмысленный, он в полном сознании, только не может говорить, впрочем, он и раньше еле разговаривал из-за последствий аварии.