Сейтен, резко забрав влево, проскакал по кругу и натянул поводья возле валявшейся на земле и упершейся лбом в булыжник головы с раскрытыми в ужасе глазами и обрезанными косичками.
— Эй, глупая толха, я же говорил тебе «Өктемсігенін маңдаіы таска согылар», — насмешливо произнёс жигит.
Тем временем казахское воинство взревело от восторга. В небо с пронзительным свистом взлетела стрела с прикрепленной алой полоской шёлка. Это был сигнал. Воины, уже разделённые на три части, бросились вперёд с родовыми криками-уранами:
— Ойбас! Ойбас!
— Алдияр! Алдияр!
— Акжол! Акжол!
По пути новый батыр поддел саблей, валявшийся на земле шлем, подбросил его в воздух, поймал на лету и с торжествующим криком:
— Женіс! Женіс! — вернулся в свой лагерь.
Каракалмаки после того как их опытный нойон-предводитель был убит, потеряли управление и боевой дух. Они уже не представляли серьезной угрозы, и оба вражеских отряда были рассеяны, многие воины перебиты, остальные взяты в плен. Лишь около десятка цириков-профессионалов успели ускользнуть и переправиться за Шаган. Был среди них и младший брат Шонхор батура.
*Выпендривающийся да стукнется лбом о камень. (каз)
Мёд речей
На следующий день казахский отряд вышел к устью Шагана. На обширном лугу, на левом берегу при впадении в Иртыш воины установили жолымуйки и разбили лагерь, дожидаясь отрядов других батыров: Богенбая, Кабанбая, Кожабергена.
Сейтен, став жеке-батыром, был на седьмом небе от счастья. Как и остальные воины, кроме караула, он, спутав передние ноги своих коней, отпустил их пастись. А сам разоделся в масть своего боевого аргамака: рыжий замшевый камзол и такие же широкие батырские штаны-шалбары с разрезами и красной поперечной полосой на концах штанин; высокие красные сапоги-саптама с золотой вышивкой и большими каблуками; на голове — калмакский шлем, от которого отстегнул бармицу, а чёрный султан заменил огненной прядью из гривы Жалынкуйрука. Правда шлем был ему великоват, и всё время наползал на глаза.
Молодого героя-батыра приветствовали жестами и криками, наперебой приглашали к очагам, угощали кумысом и мясом и пытались устроить обмен за его боевого жеребца. Сотник Арслан напористо предлагал девять дойных кобыл, убежденный, что от такого предложения нельзя отказаться. Другой сотник Ергазы предлагал обмен на молодую пленницу-калмачку. Но Сейтен смущенно улыбался и качал головой.
— Нет, не могу, — отвечал он всем, — этот аргамак – моя часть, моя половина — у нас с ним одно сердце на двоих.
А калмачку он с помощью Жалынкуйрыка добудет сам в предстоящем походе за реку Чар Гурбан. Пленница, добытая в бою, будет любить сильнее.
*
К вечеру, когда голод и жажда были утолены, воинам потребовалась духовная пища. Возле костров послышались звуки домбры и напевы, упоминалось имя Олжабая, как батыра-жырау. По команде жузбаши Арслана жигиты прикатили арбу, вбили рогатины под оглобли и на получившийся горизонтальный помост поставили седло. На импровизированную сцену взобрался Олжабай, подкрутил колки домбры и прошёлся пальцами по струнам. Сначала он сыграл новый, набиравший известность кюй «Көкбалак», потом затянул народную песню «Ақбақай». Воины у костров успокоились и утихли, восторженно прищелкивая языками. Раздались рукоплескания, послышались одобрительные возгласы: