Нам было жаль тетю Саню.
Инна сказала однажды:
— Я, наверное, могла бы стать хорошей женой.
— Не знаю. Не думал.
Она смотрела на меня внимательно и скорбно:
— Ты попадешь в руки опытной женщины.
Какая чушь!..
С годами теряешь охоту спорить и начинаешь соглашаться с жизнью и людьми. А бывало срывал на диспутах голос. Теперь даже в спорах с женой все чаще хочется молчать.
Годы делают свое дело. Они обтачивают человека, они могут превратить его в бильярдный шар, свести желания к стандарту, а стандарт всегда на среднем уровне или ниже его.
В общем-то, все в порядке. Я пока еще молод, здоров и потихоньку делаю карьеру. Правда, жена недовольна. Но вы найдите мне довольную жену…
… Я вбегаю в трамвай. Прохожу вперед, бросаю беглый взгляд поверх голов.
Мы, видно, растерялись оба. Потому что сделали вид, что не узнали друг друга. Она старательно смотрела в окно, а я вдруг стал близоруким, чуть ли не к носу придвинул книгу, изучая обложку. У книги странное название — «И у крокодила есть друзья».
Сейчас моя остановка. Ей тоже сейчас выходить.
И у крокодила есть друзья. Подумать только — и у крокодила.
Она потянула меня за рукав. Теперь не страшно. Я даже смогу удивиться: «Какая встреча!» Я был под надёжной защитой иронии.
— Разве можно так, — сказала Инна. — Ты знал, что я здесь, и не пришёл.
Она говорила так, будто сегодняшний день не отделяло от тех наших дней пять прожитых лет.
— Я остановилась у тёти Сани. Зайдём?
Дом неотвратимо надвигался. Большой, за высоким, как крепостная стена, забором. И казалось немыслимым, что я снова проникну за эту стену, в собственное прошлое. А Инна отворила калитку.
— Теперь тётя Саня живёт одна. Дядя Трофим умер.
— Давно?
— Угу. А Павел с женой получили квартиру.
Громыхнула цепь. Из будки, обитой жестью, вышла Гретхен. Она внимательно посмотрела на меня и неуверенно махнула хвостом.
Тётя тоже была рада.
— Теперь это мой дом, — сказала она. У неё подрагиваются руки и трясётся голова. — Теперь я здесь хозяйка.
А дом большой и пустой. Он выглядит нежилым, этот дом, который, наконец-то, обрёл хозяина.
— Я уезжаю сегодня, — сказала Инна. — Ты придёшь на вокзал?
На ней поношенное пальто и нелепая шляпка из дорогого меха.
…Вокзал наполнен ожиданием, а в ожидании всегда есть тревога. Её можно скрыть от людей, но от себя не скроешь.
Я слушал Инну, она что-то рассказывала спокойно и важно. И нервно смеялась. Ей, видно, нелегко живётся. Но чем я могу ей помочь?
Она тронула меня за рукав:
— Тебе тяжело. Я вижу.
Она смотрела на меня как в тот далёкий вечер, когда я рассуждал о смысле жизни, а она, не рассуждая, сказала, что любит меня.
— Я не знаю, чем тебе помочь, — сказала она и что-то вспомнила, как видно. Открыла сумочку, начала торопливо перебирать в ней, будто искала губную помаду.
— Вот. Записная книжка. Помнишь? Ты привёз её из тайги.
Она держала маленький, в ладонь, блокнотик в потрескавшемся старом переплете:
— Возьми. Пригодится.
Записная книжка была в самом деле моя. Я взял ее, пожав плечами, словно бы это зеркальце или еще какая малость. Она пропитана запахом дамской сумочки.