Я весь день согревала цветок в кулачке. А он не превращался в шар. Заснула. А проснувшись, увидела, как сосед клюкой подвигает мне белый шар! Осторожно взяла и с силой подула на него, сложив губы трубочкой. Словно парашютики, разлетались семена.
Прошло много лет. Дверь с этой стороны барака забили. Но каждой весной и всё лето на этом кусочке земли росли одуванчики, удивляя своей солнечной красотой. Это Галкины одуванчики, говорили соседи, даже тогда, когда я уже в том доме не жила. Теперь и дома того уж нет…
Портрет на стене
В нашем бараке, в котором я жила 20 лет проживали 20 семей. И в каждой из них был фронтовик.
Почтальонша, подходя к двери барака, смотрела на меня, сидящую на крыльце, обращаясь к неизвестному лицу, шептала: «Как тяжело вручать». И слёзы катились по её щекам. Я предлагала оставить треугольник у меня, я вручу. Она отвечала: «не положено!»
Ещё не успевала закрыться дверь за ней, как из этой квартиры раздавался дикий крик многоголосый. Он сливался с детским, всхлипываниями, почти воем старших и стоном осиротевших стариков. На мгновение умолкал стон, разглядывались наградные листы, вчитывались и четко выводились вслух фамилии, имена и отчества. Будто погибших вызывали в строй.
Тётя Нюся тихо плакала одна. Жила она одна, часто разговаривала с сыном, его портретом на стене. Я, увидев впервые его портрет, влюбилась в пышные, как мне казалось, каштановые усы и погоны старшины. Тёмно-белая фотография передала мне нежный взгляд Александра, сына тёти Нюси.
Я любила заходить к ней в комнату, садиться напротив портрета и слушать рассказы её о сыне: как рос шустрым, смышлёным, хотя учился неважно. Да мне было всё равно, как он учился. Я знала, он был добрый. Вот и сейчас вспоминаю, слёзы затмевают глаза. Но портрет, будто передо мной, и Александр тёплой ладонью гладит мои волосы. Я боюсь пошевелиться…
