— Ну, что ж, не мне, так Сашке повезло с невестой — красавицей! Береги её, сынок! — свекровь ревновала его к ней до последнего дня, это было заметно.
А я была счастлива! Теперь я буду в кровати спать одна!
Я никогда не забуду тёплые, сильные руки сестры, носившие меня вокруг купели со святой водой в церкви. Не забуду её нежные губы, прикасавшиеся к моим щекам, успокаивая, когда священник крестил крестики на моих руках и ногах. Крещение. Память — это свято.
Новогодний сахар
Я не знаю, сколько мне было лет. Помню, что мама завернула меня в ватное одеяло, перевязала нос своим полушалком, усадила в санки и на крыльцо. Светало. Соседи спешили на работу, в магазин за хлебом, все торопились. Кто-то с утра произносил речь краткую, неповторимую вслух, но ох, как понятную мне. Странно, каждый выходящий в завёрнутой газетке что-то оставлял мне, засунув это что-то на груди под одеяло.
Вышел дедушка с золотой клюкой-тростью, погладил свою седую бороду и тихонько запел: «В лесу родилась…»
В нашем бараке тогда новогодних ёлок никто не ставил. Не было радости, хотя было много детей. Сосед прошёл мимо, но вскоре вернулся и положил в ноги веточку сосны. Погладил по голове, произнеся: «Ну-ну». И ушёл в дом.
Немного погодя с крыльца меня забрал старший брат Василий. Запах, запах сосны разнёсся по всей комнате, по углам, витал в воздухе и дарил особое состояние – счастья. Васили поставил веточку сосны в баночку с водой, вокруг разместил 20 кусочков сахара разной величины…
Одуванчик 1945 года
Я сегодня вдруг вспомнила этот цветок, ярко апельсиновый, кто-то говорит, что он жёлтый, кто-то называет его одуваном.
Вынесла меня мама ранним утром на крыльцо, перед этим протёрла место, на которое меня намечала посадить, провела ладонью, чтобы ощутить шероховатость подо мной, наказала брату, Сережке, следить, чтобы я не очень-то ползала по крыльцу, и живая осталась от вонзившихся в меня заноз. Их, занозы, мама вытаскивала с помощью крупных иголок, смоченных в тройном одеколоне. Позже вышла сестрёнка Нина, пересадила меня на земляную завалинку под окном старого соседа, ходившего с бронзовой клюкой, мне казалось, золотой, она блестела на солнце и отдавала золотом. Брала сестрёнка кирпич и кирпичом драила крыльцо, обильно поливая его холодной водой. Точно, после такой мойки заноз не было. Ходить на своих ножках я научилась намного позже, годам к восьми. И это, отдельная история.
Наконец, все разошлись по своим важным делам. Кто на работу, кто на базар, а кто и в магазин. Все — заняты. Да и ребятня босоногая разбежалась по своим интересам. Никому до меня не было дела. Одиноко. Слёзы молчаливо катились по щекам, скатывались на грудь под платье, и мокло оно, мокло… Солнце не успевало его сушить. Я не ревела, я стонала от дикого одиночества. К обеду солнце палило, и слёзы высыхали, как и платье, становясь жёстким от солёных слёз.
Старик с золотой клюкой возвращался с газетой, садился рядом и загадочно улыбался, подавая жёлтый, словно кусочек солнца цветок, приговаривая: «Держи, Галчонок, это тебе, красавица!». Красавица, задрав платье, вытирала крупные потоки зелёной смеси, текущие вместе со слезами и замирала от удивления! Это мне? Этот пушистый с тонюсенькими лепестками на стволе, казалось, живым существом! Как же он превращается в шар, если дунуть сильно, разлетится в стороны и, говорят, взрастут тысячи таких ярких цветков вокруг!